вы действительно хотите начать новую игру?
Знаете это ощущение, когда к тебе обращаются одновременно несколько человек, ожидая от тебя ответа или другой реакции, и тебе, прежде чем ответить, нужно сначала выбрать, кому отвечать в первую очередь?
Если речь идёт об уроке цирка, и перед тобой группа из 15 детей, растущих во Франции, привыкших к свободе слова, важности личности, и не привыкших к вертикальной структуре, где учителя нужно всегда слушать, и поднимать руку преже чем задать вопрос, такая ситуация случается довольно часто. Моё представление о роли учителя обязывает выслушать всех, кто ко мне обращается, и при этом следить за тем, что все получают равное внимание. При этом, всегда есть ребёнок, который сразу же займёт ближайшее место к учителю, желательно взять его/её за руку, и который будет всегда, после каждого объяснения трюка, и иногда даже во время объяснения, звать тебя: Мэтрэс, мэтрэс, посмотрите на меня, так? Или: Посмотрите на меня, у меня получилось! Или: А можно ещё вот так делать (и делает что-то совсем другое). Иногда даже они обращаются к тебе, то ли ещё не придумав, зачем, то ли забывая причину, когда настаёт их черед говорить. Так вот, если уделять внимание этим активно-сконцентрированным на тебе детям, тогда времени урока никогда не хватит на всех остальных. Поэтому, когда ко мне одновременно обращаются 2-3 ребёнка, я стараюсь уделить внимание в первую очередь тому, кто меньше всего меня спрашивал до того. Остальным, особенно тем, кто доминировал в моём поле восприятия прежде, приходится подождать.
Такое же ощущение у меня возникло сейчас насчёт моих собственных частей личности (суб-личностей?). Та часть меня, которая родилась с момента иммиграции во Францию, развивалась в последние годы активнее всего, и больше всего требовала моё внимание. Всё было в новинку, мне хотелось понять и принять всё происходящее вокруг. Наверное, правильной будет и параллель с многодетными семьями - самому младшему в первые годы достаётся больше внимания, потому что он дожен дорасти до возраста, когда он сможет сам себя поддерживать и обслуживать, и более-менее станет понимать, как устроен мир вокруг, как называются вещи, как взаимодействуют люди, какими реакциями череваты те или иные его действия. Как и с рождением ребёнка, первые годы гормоны поддерживают иммигранта, вызывая радость и умиление от происходящего в окружающем мире и от взаимодействия с ним.
Тем не менее, в какой-то момент ты устаёшь от этого вечного состояния ребёнка: тебе хочется обмениваться с окружающими более сложными концептами и размышлениями, но тебя по-прежнему иногда с трудом понимают, когда ты говоришь банальности о погоде; ты вроде начинаешь иногда отмачивать шутки на иностранном языке, но вот контекст, коннотация, тон шутки по-прежнему иногда не совпадают с обстоятельствами. Игра слов, которую ты только что придумала и с гордостью рассказала своему любовнику, им воспринимается как что-то "милое". Ты не обижаешься вслух, потому что у этого человека уже есть большое и довольно редкое достоинство - он понимает практически всё, что ты говоришь, и тебе не так уж частно приходится повторять целые фразы, которые ты только что произнесла, потому что он сумел их расшифровать, даже с твоим специфическим акцентом, возможными ошибками в построении фразы, и нестандартным выбором слов. Весёлый поток дружеской беседы, в котором ты наконец-то чувствуешь себя легко, будто бы вдруг получилось встать на сёрф, продолжает внезапно и резко обрубаться отсутствием общих референсов - вся группа знает Лез Анвандю, или комиксы Тан-тан, или сюжет Дрэгон Бол , а ты, будто выброшенная на берег необитаемого острова, в лучшем случае спрашиваешь детали, чтобы записать, чтобы потом посмотреть дома,что это такое, в худшем - затыкаешься, притворяешься, что в курсе, барахтаешься и ждёшь, пока беседа проскользит дальше,и ты снова сможешь попытаться забраться на доску. Те музеи, которые тебе кажутся супер-классными, твоими симпатичными коллегами воспринимаются как место, куда они ходили когда-то в детстве, и с тех пор не возвращались. Хорошая сторона этой неотвратимой инфантилизации, которую мы проживаем в эмиграции, это то, что мы можем снова позволить себе попробовать то, что не получалось, или не получилось, в твоём первом детстве. Так, я снова занялась барабанами, и в этот раз, в отличие от московского тинейджерства, я практически сразу начала играть с другими людьми, что казалось недоступным из-за слабой техники раньше. И дело не в том, что моя техника внезапно, чудесным образом, стала лучше - просто я позволила себе пробовать, ошибаться и пробовать снова, и была поддержана в этом друзьями-музыкантами, и преподом, и другими начинашками, с кем мы играли.
Устала ты или нет от состояния ребёнка твоей новой личности, но, во-первых, он продолжает расти, и должен разиваться, если ты когда-нибудь хочешь почувствовать себя полноценным членом местного общества; а во-вторых, твоя прошлая, первая, родная личность, спустя несколько лет задвигания в угол, вытеснения на второе или третье место, пренебрежения, или даже активной самокритики в следствие развития политического сознания (благо, сюжетов много: от войны до феминистической и экологической повестки), - она в какой-то момент угасает, затухает, ныряет в депрессию. Как ребёнок в школе, который пытался обратить на себя внимание учителя, но более бойкие дети заняли всё пространство, не оставив возможности или желания пробиться, - в какой-то момент этот ребёнок просто забил, сел на пол или дальнюю парту, и стал дожидаться окончания урока. Это в лучшем для учителя случае. В худшем - забытый ребёнок сгруппировался с другими такими детьми и они начали перетаскивать всё внимание группы на себя, вытворяя опасные и шумные манёвры.
Хорошая новость в том, что если к притихшему ребёнку обратить своё внимание, предложить заняться чем-то интересным вместе, он с радостью примет предложение, встанет, и начнёт учиться.
Если эта метафора работает до конца, то выводом должно быть пожелание нам всем заботиться о своих внутренних "старших детях", не забывая свою родную культуру, пусть даже иногда политическая повестка с родины пугает и вызывает желание отвернуться и забыть, как страшный сон. К тому же, если мы посмотрим на дружные многодетные семьи, в них старшие дети заботятся о младших, наставляют их и играют с ними. В иммигрантской оптике это должно проявляться как все те бесчисленные паралели, что мы проводим, вслух или про себя, между нашими языками, обычаями, бытом, восприятием романтических отношений. Сложность и увлекательность в том, чтобы, как с детьми, не отдавать предпочтение одному или другому, но постараться создать амальгаму, невиданный раньше результат смешения двух культур, в котором обе (или больше) составляющие одинаково учитаны, уважаемы, и использованы для манифестации прекрасного будущего дружбы народов и культур на собственном примере. Звучит помпезно, но, во-первых, я устала писать, во-вторых, надо же иметь какой-то прекрасный далёкий ориентир, чтобы направлять к нему векторы повседневных действий.
Если речь идёт об уроке цирка, и перед тобой группа из 15 детей, растущих во Франции, привыкших к свободе слова, важности личности, и не привыкших к вертикальной структуре, где учителя нужно всегда слушать, и поднимать руку преже чем задать вопрос, такая ситуация случается довольно часто. Моё представление о роли учителя обязывает выслушать всех, кто ко мне обращается, и при этом следить за тем, что все получают равное внимание. При этом, всегда есть ребёнок, который сразу же займёт ближайшее место к учителю, желательно взять его/её за руку, и который будет всегда, после каждого объяснения трюка, и иногда даже во время объяснения, звать тебя: Мэтрэс, мэтрэс, посмотрите на меня, так? Или: Посмотрите на меня, у меня получилось! Или: А можно ещё вот так делать (и делает что-то совсем другое). Иногда даже они обращаются к тебе, то ли ещё не придумав, зачем, то ли забывая причину, когда настаёт их черед говорить. Так вот, если уделять внимание этим активно-сконцентрированным на тебе детям, тогда времени урока никогда не хватит на всех остальных. Поэтому, когда ко мне одновременно обращаются 2-3 ребёнка, я стараюсь уделить внимание в первую очередь тому, кто меньше всего меня спрашивал до того. Остальным, особенно тем, кто доминировал в моём поле восприятия прежде, приходится подождать.
Такое же ощущение у меня возникло сейчас насчёт моих собственных частей личности (суб-личностей?). Та часть меня, которая родилась с момента иммиграции во Францию, развивалась в последние годы активнее всего, и больше всего требовала моё внимание. Всё было в новинку, мне хотелось понять и принять всё происходящее вокруг. Наверное, правильной будет и параллель с многодетными семьями - самому младшему в первые годы достаётся больше внимания, потому что он дожен дорасти до возраста, когда он сможет сам себя поддерживать и обслуживать, и более-менее станет понимать, как устроен мир вокруг, как называются вещи, как взаимодействуют люди, какими реакциями череваты те или иные его действия. Как и с рождением ребёнка, первые годы гормоны поддерживают иммигранта, вызывая радость и умиление от происходящего в окружающем мире и от взаимодействия с ним.
Тем не менее, в какой-то момент ты устаёшь от этого вечного состояния ребёнка: тебе хочется обмениваться с окружающими более сложными концептами и размышлениями, но тебя по-прежнему иногда с трудом понимают, когда ты говоришь банальности о погоде; ты вроде начинаешь иногда отмачивать шутки на иностранном языке, но вот контекст, коннотация, тон шутки по-прежнему иногда не совпадают с обстоятельствами. Игра слов, которую ты только что придумала и с гордостью рассказала своему любовнику, им воспринимается как что-то "милое". Ты не обижаешься вслух, потому что у этого человека уже есть большое и довольно редкое достоинство - он понимает практически всё, что ты говоришь, и тебе не так уж частно приходится повторять целые фразы, которые ты только что произнесла, потому что он сумел их расшифровать, даже с твоим специфическим акцентом, возможными ошибками в построении фразы, и нестандартным выбором слов. Весёлый поток дружеской беседы, в котором ты наконец-то чувствуешь себя легко, будто бы вдруг получилось встать на сёрф, продолжает внезапно и резко обрубаться отсутствием общих референсов - вся группа знает Лез Анвандю, или комиксы Тан-тан, или сюжет Дрэгон Бол , а ты, будто выброшенная на берег необитаемого острова, в лучшем случае спрашиваешь детали, чтобы записать, чтобы потом посмотреть дома,что это такое, в худшем - затыкаешься, притворяешься, что в курсе, барахтаешься и ждёшь, пока беседа проскользит дальше,и ты снова сможешь попытаться забраться на доску. Те музеи, которые тебе кажутся супер-классными, твоими симпатичными коллегами воспринимаются как место, куда они ходили когда-то в детстве, и с тех пор не возвращались. Хорошая сторона этой неотвратимой инфантилизации, которую мы проживаем в эмиграции, это то, что мы можем снова позволить себе попробовать то, что не получалось, или не получилось, в твоём первом детстве. Так, я снова занялась барабанами, и в этот раз, в отличие от московского тинейджерства, я практически сразу начала играть с другими людьми, что казалось недоступным из-за слабой техники раньше. И дело не в том, что моя техника внезапно, чудесным образом, стала лучше - просто я позволила себе пробовать, ошибаться и пробовать снова, и была поддержана в этом друзьями-музыкантами, и преподом, и другими начинашками, с кем мы играли.
Устала ты или нет от состояния ребёнка твоей новой личности, но, во-первых, он продолжает расти, и должен разиваться, если ты когда-нибудь хочешь почувствовать себя полноценным членом местного общества; а во-вторых, твоя прошлая, первая, родная личность, спустя несколько лет задвигания в угол, вытеснения на второе или третье место, пренебрежения, или даже активной самокритики в следствие развития политического сознания (благо, сюжетов много: от войны до феминистической и экологической повестки), - она в какой-то момент угасает, затухает, ныряет в депрессию. Как ребёнок в школе, который пытался обратить на себя внимание учителя, но более бойкие дети заняли всё пространство, не оставив возможности или желания пробиться, - в какой-то момент этот ребёнок просто забил, сел на пол или дальнюю парту, и стал дожидаться окончания урока. Это в лучшем для учителя случае. В худшем - забытый ребёнок сгруппировался с другими такими детьми и они начали перетаскивать всё внимание группы на себя, вытворяя опасные и шумные манёвры.
Хорошая новость в том, что если к притихшему ребёнку обратить своё внимание, предложить заняться чем-то интересным вместе, он с радостью примет предложение, встанет, и начнёт учиться.
Если эта метафора работает до конца, то выводом должно быть пожелание нам всем заботиться о своих внутренних "старших детях", не забывая свою родную культуру, пусть даже иногда политическая повестка с родины пугает и вызывает желание отвернуться и забыть, как страшный сон. К тому же, если мы посмотрим на дружные многодетные семьи, в них старшие дети заботятся о младших, наставляют их и играют с ними. В иммигрантской оптике это должно проявляться как все те бесчисленные паралели, что мы проводим, вслух или про себя, между нашими языками, обычаями, бытом, восприятием романтических отношений. Сложность и увлекательность в том, чтобы, как с детьми, не отдавать предпочтение одному или другому, но постараться создать амальгаму, невиданный раньше результат смешения двух культур, в котором обе (или больше) составляющие одинаково учитаны, уважаемы, и использованы для манифестации прекрасного будущего дружбы народов и культур на собственном примере. Звучит помпезно, но, во-первых, я устала писать, во-вторых, надо же иметь какой-то прекрасный далёкий ориентир, чтобы направлять к нему векторы повседневных действий.